Освальд Кюльпе (1862-1915 гг.) был последователем Вундта. Но позже он стал во главе группы студентов, выступавших против ограничений, выдвинутых Вундтом. Вся научная деятельность О. Кюльпе была посвящена исследованию тех вопросов, которые отклоняла психология .

В 19 лет Кюльпе поступил в Лейпцигский университет. Он собирался изучать историю, но под влиянием идей Вундта обратился к философии и экспериментальной психологии. Кюльпе был учеником Вундта; под его руководством он обучался в Лейпцигском университете, а позднее писал докторскую диссертацию, которую защитил в 1887 г. Вундту же он посвятил свою первую книгу «Очерк психологии, основанной на эксперименте» (1893). После окончания университета он работал у Вундта ассистентом, затем экстраординарным профессором.

В 1894 г. становится профессором университета в г. Вюрцбурге, куда переехал и в 1896 г. создал там психологическую лабораторию.

Основные положения теории Кюлепе

В первые годы своей деятельности он частично повторял эксперименты, проводимые в Лейпцигской лаборатории. Главное внимание к работах Кюльпе и его сотрудников было сконцентрировано уже не па результатах деятельности (скорости ответа, его точности и т.д.), а на ее процессе. Кюльпе фактически начал экспериментальное изучение процесса мышления. Тем самым было опровергнуто мнение Вундта о том, что экспериментальному изучению доступны только элементарные (сенсорные) процессы и что сознание представляет собой сенсорную мозаику.

Эксперименты Вюрцбургской школы показали:
1) наряду с сенсорным «материалом» в «ткань» психологической жизни человека включены элементы, не сводимые к ощущениям;
2) эти элементы сопряжены с действиями субъекта, его умственной деятельностью и, наконец,
3) неосознанность этих актов в момент их совершения требует внести коррективы в метод интроспекции.

Кюльпе преобразовал метод интроспекции в метод «систематической экспериментальной интроспекции». Тем самым решительно изменилось прежнее представление о содержании сознания, в состав которого вводились новые феномены - умственные образы.

Эти выводы направили Кюльпе на разработку собственной программы лабораторных исследований сознания, которую успешно реализовали его ученики.

Более детальное изучение динамики мышления Вюрцбюргской школой помогло выявить новые важные закономерности. К ним относится понятие установки, которая определяет ход мышления, регулируя в соответствии с задачей отбор идей. Подразумевает бессознательную направленность на решение задачи, которая возникает в момент принятия этой задачи как цели. В зависимости от этой установки (которая в некоторой степени рассматривалась и как аналог современной мотивации), испытуемые выполняют задание быстрее или медленнее, более или менее продуктивно. Содержание направленности на решение задачи Кюльпе и его сотрудники связали со значением данной задачи или ситуации в целом для испытуемых. Так в психологии появилась новая категория, трактуемая достаточно широко как значение умственного образа, значение инструкции, значение ситуации в целом.

Освальд Кюльпе Цитаты : 1. Дело всех наук – описание фактов. 2. Мы не только скажем — мыслю, значит, существую, но также — мир существует, как мы его устанавливаем и определяем. 3. Если психология должна стать научной, ее утверждения должны обладать космической весомостью (universal validity). 3. Существо мира не постигается с первого натиска, как думает наивный реализм; лишь бесконечной работой мы приближаемся к этой цели. 4. Я был поражен, что объекты внешнего мира, такие как тела, или метафизические предметы, такие как идеи Платона или монады Лейбница, могут мыслиться непосредственно, без того, чтобы можно было образовать о них наглядные представления. Из этого я заключил, что мышление должно быть особым видом деятельности нашей души и что оно стоит совсем в другом отношении к своим предметам, чем, например, ощущение или представление.

Достижения:

Профессиональная, социальная позиция: Немецкий психолог и философ.
Основной вклад (чем известен): Создатель и вдохновитель вюрцбургской школы психологии мышления, впервые сделавшей акцент на описании специфики без-образного мышления. Один из создателей европейского направления функциональной психологии. Усовершенствовал методы экспериментальной психологии и предложил метод систематической интроспекции.
Вклады: 1. Несмотря на то, что его учитель Вундт считал, что мышление не может быть предметом экспериментальной психологии, Кюльпе впервые обратился к экспериментальному изучению высших психических процессов: мышления и воли методом систематической интроспекции.
2. Метод. Он применял метод «систематической экспериментальной интроспекции», который предполагал не одновременное разворачивание процесса мышления и его наблюдения, а ретроспективное наблюдение собственных познавательных процессов во время решения задачи.
3. При этом основным объектом исследования этим методом была сама процессуальная сторона мышления , а не его результат.
4. Важнейшим результатом исследований было открытие самостоятельной мыслительной реальности , которая не может быть редуцирована к чувственному содержанию.
5. Он ввел понятие «без-образного мышления», предполагающего, что мысли могут возникать без определенного сенсорного или образного содержания.
6. Кюльпе и его коллеги обнаружили, что суть и специфика мышления заключается в наличии в нем особых «смыслов» , которые придают ему цельность, стабильность, активность, безобразность (ненаглядность) и направленность.
7. Философия. Он был представителем критического реализма. Основной областью исследований Кюльпе были психологические основания эпистемологии и теории познания.
8. В 1896 году основал Институт психологии в «Alte Universität» в Вюрцбурге (вместе с Карлом Марбе).
Основные труды: Очерки по психологии (1893), Введение в психологию (1895, шестое издание, 1913); Современная философия в Германии, (1902, пятое издание, 1911), Иммануил Кант (1907, третье издание, 1912), Психология и медицина (1912); Реализация (В 3-х томах, 1912-23).

Жизнь:

Происхождение: О.Кюльпе родился 3 августа 1862 года в Кандава, Курляндия, Германия, ныне Кандава, Латвия.
Образование: В 19 лет Кюльпе поступил в Лейпцигский университет. Он собирался изучать историю, но под влиянием идей Вундта обратился к философии и экспериментальной психологии.
Оказали влияние: Вильгельм Вундт
Основные этапы профессиональной деятельности: 8 лет работал в Лейпцигской лаборатории своего учителя В. Вундта, в качестве его асистента (1887-1894). под его руководствоме писал докторскую диссертацию, которую защитил в 1887 г
В 1894 г. становится профессором университета в г. Вюрцбурге, куда переехал и в 1896 г. создал там психологическую лабораторию, которая вскоре смогла составить конкуренцию лаборатории Вундта. Он работал профессором в Вюрцбурге (1894-1909), Бонне (1909-13) и Мюнхене (1913-1915).
Его самыми известными учениками были Н. Ах и К. Бюлер, О.Зельц, Д. Энджел. Кроме того, некоторое время с ним работали Макс Вертгеймер, Курт Коффка, Чарльз Спирмен.
Основные этапы личной жизни: Он был дружелюбным человеком и, хотя,

Освальд Кюльпе .

Современная психология мышления 3

По сравнению с другими представителями знания философ обладает тем великим преимуществом, что он находится в тесном единении с многообразным кругом интересов. К нему в самом деле применим афоризм: ничто человеческое мне не чуждо. Логика и теория познания находятся в живом взаимодействии со всякой наукой. При посредстве эстетики становится понятной громадная область искусства, а метафизика перебрасывает мост между верой и знанием. Но если в наше время хотели бы указать научную область, объединяющую вокруг себя всевозможное проявление человеческого гения, то пришлось бы назвать психологию. Она вскрывает в жизни духа основы науки, искусства, морали и религии, а также воспитания и образования. Ей одной удается найти отклик в душе каждого человека. Психолог может сказать каждому: tua res agitur.

Вот уже 50 лет существует экспериментальная психология. Основал ее Густав Теодор Фехнер, выпустив в свет свои «Элементы Психофизики» (1860). Его целью было изучить отношение между телом и душой. Уже при первых попытках он думал, что эта цель достижима благодаря установленному им закону, названному законом Вебера. Он показал, что если систематически и последовательно воздействовать на душевные явления при посредстве раздражения наших чувств, то и душевные явления подвергаются закономерному изменению. Он указал и применил точные методы с целью определить едва заметные раздражители, величину разницы в едва заметных раздражителях и равное им (эквиваленты) ощущение соответствующих органов чувств, вызванные этими раздражителями. Взаимоотношение раздражений и ощущений подчиняется определенным законам, и вся психофизика Фехнера не теряет своего значения до наших дней. Эти законы явились необычайно плодотворными особенно для экспериментальной психологии. Здесь произошло то, что так часто случается в истории наук: средства оказались более прочными и продуктивными, чем цель, для выполнения которой они первоначально были использованы. Методы, созданные вначале для достижения более общих задач, мало-помалу оказались с ними несвязанными, скрывая в себе зародыши бесконечного прогресса, а также возможность разностороннего и многообразного применения и углубления. Цель ушла вдаль, но найден был путь к ближайшей станции, и этот путь получил значение верной и прочной дороги для открытого и свободного устремления по ней множества искателей знания.

Последователям Фехнера удалось показать, что возможность экспериментальных исследований не ограничивается непосредственным результатом раздражения органов внешних чувств. В круг исследований вошли также: деятельность различения и узнавания, суждения и выбора, свойства и особенности памяти, чувства и аффекты. Росли методы и вспомогательные средства, точки отправления и проблемы. В 1879 году Вильгельм Вундт основал в Лейпциге первую психологическую лабораторию, в которую скоро устремились со всего цивилизованного мира молодые исследователи, чтобы приобщиться к новому направлению науки и затем насадить его на своей родине. В настоящее время в Северной Америке действует около 30 психологических институтов, столько же, сколько во всей Европе, тогда как Германия, родина новой науки, очень отстала в их насаждении. В Чикаго, Итаке, Кембридже существуют уже целые дома из 25-30 комнат, обставленные устройством, отвечающим нашему времени, с большим числом сотрудников. Скоро подобный же институт будет открыт и в России4. Там пожертвования для научных целей играют особую почетную роль. Напротив, Германию вследствие недостатка средств опережают другие страны в осуществлении ее же идей. Здесь, однако, речь идет не об одной безжизненной теории, в этом случае можно было бы оправдать такую отсталость. Напротив, экспериментальная психология направляет главное свое внимание по преимуществу в сторону практических интересов. Еще древние говорили, что для поведения человека важно познание самого себя, а познание чужой душевной жизни есть необходимое условие для воздействия на других, а особенно для взаимного понимания людей. Сколь велико практическое значение современной психологии, можно видеть лучше всего из того влияния, которое она начинает оказывать на образование и воспитание. Проникшая ныне в школу экспериментальная педагогика по отношению к ее методу является применением экспериментальной психологии. Уже на основании этого было бы до крайности желательно, если бы влиятельные силы более, чем до сих пор, принимали участие в этой юной и столь важной экспериментальной науке и чтобы частные лица способствовали созданию и снаряжению институтов. Можно рассматривать еще с другой стороны столь быстро и удачно совершившееся развитие современной психологии. Одним из важнейших правил развития человеческой деятельности – Вундт назвал его принципом гетерономии целей – можно считать требование, при котором первоначальные цели и исходные точки зрения не совпадают с позднейшими. Новые и непредвиденные результаты, которые возникают при первом применении какого-либо акта, влекут за собой при дальнейшем повторении его новые мотивы и научные намерения. История любой науки, поскольку она зависит от применения рук человека, подчиняется этому правилу. Так развитие экспериментальной психологии показывает нам, что цель, поставленная Фехнером – отыскать основной закон для отношения между телом и душой – при применении его методов и при переработке тех же научных фактов позднейшими исследователями, дало повод самостоятельным психологическим интересам, направленным совершенно иначе. После того как Вундт в своей книге «Основные направления физиологической психологии» (1874) значительно расширил цели новой науки и попытался привести ее в систему, открытие его психологического института для организации исследований в этой области имело значение новой научной эры. Однако лишь психологические исследования звука Штумпфом и сочинения Эббингауза о памяти решительно придали экспериментальным работам чисто психологический характер. В этот последний период нашей науки для эксперимента стала доступна большая психическая жизнь, память, чувства и воля, интеллектуальные функции и психическая активность. Самые главные для Фехнера элементы – раздражители и вызываемые ими ощущения – оттеснены в круг своих собственных интересов и проблем. Эволюцию такого рода легче всего иллюстрировать примером исследования Мюллером и Шуманом, начавшимся еще в конце 80-х годов. Уже Фехнер по этому вопросу провел круглым счетом 25 тысяч экспериментов. Единственной целью, которую он при этом имел в виду, было подтверждение веберовского закона, который был для него необходим как обоснование того отношения, которое он искал между телом и душою. Напротив, в работе Мюллера и Шумана этот вопрос совершенно устранен. Здесь говорится не о Веберовском законе, они его касаются лишь на немногих страницах, но о самом механизме сравнения, о проявлении моторных и сенсорных процессов, о мотивах, которые побуждают нас один вес считать тяжелее другого. Центром их рассуждений сделались сами предлагаемые раздражения и факторы, лежащие в их основе.

Благодаря проникновению эксперимента в область знания, область душевных движений и поведения человека, вмешательство его оказалось полезным там, где шла речь о проявлении человеческого духа, именно в отвлеченных науках. Языкознание и эстетика, этика и педагогика, даже логика и теория познания начали сближаться с современной психологией.

Самое применение последней проливает некоторый свет и в судебную практику, и в тайны творчества, в глубокую и сложную проблему свободы воли и в интимные стороны религиозных переживаний и настроений, в практику воспитания и образования и в предпосылки всякого знания.

С этой фазой развития экспериментальной психологии совпадает также особое направление нашей науки, исследующее процессы мышления, оно развилось в Германии и особенно в Вюрцбургском психологическом институте. В прежней психологии мышлению было уделено далеко не достаточно внимания. Первоначально экспериментальному направлению приходилось иметь много дела по приведению в порядок громадной области ощущений, представлений и чувств и до утонченных и незаметных явлений мышления очередь еще не доходила. Прежде всего в глаза бросился конкретный материал, доставляемый раздражением внешних чувств посредством давления и уколов, далее вкусы и запахи, тоны и цвета – их легче всего воспринимать и непосредственно за восприятием создавать представления, получать состояние удовольствия и неудовольствия. Ученые оставляли без внимания некоторые элементы, не связанные с подобными конкретными свойствами. Опыт естественнонаучных исследований натолкнул их прежде всего на раздражителей внешних чувств и на ощущения, подражательные акты, явления контраста и изменения действительности фантазиею. Все то, что не носило подобного характера, просто казалось не подходящим для исследования. Первые экспериментальные психологи только тогда ставили исследования о значении слов, когда в состав слов входили наглядные представления или их признаки, в тех же многочисленных случаях, когда слова обозначали что-либо абстрактное или общее, исследователи «ничего» не находили. Психологи не считали правильным признать годным для исследования рядом с содержанием предметного мышления – мышление без признаков наглядности, они отрицали, что слово может быть понимаемо независимо от представлений или, что предложение можно постигнуть и подвергнуть суждению, хотя его содержание представляется для сознания едва заметным. Относящийся сюда предрассудок имеет свою историю. Уже Аристотель заявлял, что мысли не могут существовать без некоторого образа, после него это мнение твердо держалось в схоластике. Полное отделение ощущений от мышления, объектов ощущений от объектов мыслей, неоднократно проводимое Платоном, в дальнейшем в истории психологии не встретило последователей. Новое время даже слова готово было не принять за слова, если им не хватало наглядности, благодаря которой и получили они первоначально будто бы свой смысл и значение. В педагогике Песталоцци и Гербарта наглядность оценивалась как альфа и омега всякого душевного развития, Кант называл идеи без наглядности пустыми, Шопенгауэр хотел всю математику обосновать на конкретном начале и изгнать доказательства из геометрии. То же понимание встречаем мы по отношению к поэзии. Воздействие словом достижимо лишь при посредстве образа: чем сильнее добивались, согласно лозунгу Горация, приравнять поэзию к живописи, изобразить ее, так сказать, кистью наглядности, тем легче казалась выполнимой ее миссия. Так невысоко в эстетическом курсе стояло поэтическое мышление. Многие поэты и эстетики к этому виду мышления относились критически и допускали существование поэзии лишь при посредстве чувственных образов.

Нас же, психологов, систематическое применение самонаблюдения в конце концов привело к другой теории. Ранее в психологических исследованиях не старались добиваться после каждого опыта сведений о всех соответствующих переживаниях, удовлетворялись случайными показаниями испытуемого по поводу явлений, особенно бросающихся в глаза или отклоняющихся от нормы и разве только после целого ряда совокупных исследований выспрашивали главное на основании сохранившихся у испытуемого воспоминаний. Таким путем освещались только наиболее характерные душевные явления. Близкое знакомство наблюдателей с традиционным кругом понятий об ощущениях, чувствах и представлениях не позволяло им заметить и назвать то, что не было ни ощущением, ни чувством, ни представлением. Лишь только опытные испытуемые на основании самонаблюдения над переживаниями во время исследования начали сообщать непосредственно после опыта полные и беспристрастные данные о течении душевных процессов, тотчас же обнаружилась необходимость расширения прежних понятий и определений. Было обнаружено существование таких явлений, состояний, направлений актов, которые не подходили под схему старой психологии. Испытуемые стали говорить на языке жизни, а представлениям во внутреннем мире отводили лишь подчиненную роль. Они знали и думали, судили и понимали, схватывали смысл и толковали общую связь, не пользуясь существенной поддержкой случайно всплывающих при этом чувственных представлений. Приведем несколько примеров. Испытуемых спрашивают: понимаете ли вы предложение: «Лишь только золото замечает драгоценный камень, оно тотчас же признает превосходство его сиянья и услужливо окружает камень своим блеском».

В протокол после того вносится: «Вначале я обратил внимание на выделенное слово золото. Я понял предложение тотчас же, небольшие трудности составило только слово видит. Далее мысль перенесла меня вообще на человеческие отношения с намеком на порядок ценностей. В заключение я имел еще что-то вроде взгляда на бесконечную возможность применения этого образа». – Здесь описан процесс понимания, который происходит без представлений, но лишь при посредстве отрывочного внутреннего языка. Сверх того, непонятно, как могла возникнуть идея о порядке ценностей или же мысль о бесконечной возможности применения образа благодаря чувственному содержанию сознаний? Еще один пример. «Понимаете ли вы предложение: мышление так необычайно трудно, что многие предпочитают просто делать заключения». Протокол гласит: «Я знал сейчас же по окончании предложения, в чем суть. Однако мысли были еще совершенно неясны. Чтобы выяснить себе положение, я стал медленно повторять все предложение, и когда повторил, мысль сделалась ясной, я могу теперь передать ее следующим образом. Делать заключение означает здесь – высказывать нечто, не задумываясь, иметь готовый вывод, в противоположность самостоятельным выводам мышления. Кроме тех слов предложения, которые я слышал и затем воспроизводил, в моем сознании не было никаких других представлений». И здесь оказывается не обычный процесс мышления, но мышление без наглядных представлений. Следует отметить, что оба испытуемых указывали на то, что процесс понимания представляется им аналогичным также и при осмысливании более трудных положений. Таким образом, здесь мы имеем не искусственный продукт лабораторий, вскрывающий эти выводы, но самую живую действительность. Мы могли бы привести массу примеров из опыта каждого дня, которые характеризуются такого рода мышлением. Попробуйте прочитать или прослушать следующие фразы: «Человек должен быть благоразумным, отзывчивым, добрым, так как этими лишь свойствами отличается он от других живых тварей, известных нам». «Моя память и моя гордость ведут борьбу друг с другом. Память говорит: ты сделал это. Но гордость отвечает: ты не мог этого сделать. В конце концов память сдается». Или: «Закон и право наследуются так же, как вечные болезни». Или слова Гегеля: «лавры чистой воли суть сухие листья, которые никогда не зеленеют». Кто переживает здесь представления и для кого такие представления служат единственным основанием, необходимейшим условием для понимания этих фраз? И кто решится утверждать, что смысл вызывают одни лишь слова? Нет, эти случаи доказывают существование такого содержания сознания, которое не зависит от наглядности, т. е. наличность у нас мыслей в узком смысле слова.

Но если мысли отличаются от представления красок и тонов, лесов и садов, людей и зверей, то, следовательно, можно отметить подобное же разнообразие в проявлении, течении и формах мыслей, соответствующих этим представлениям. Мы знаем, какая закономерность царит в представлениях. Мы говорим об ассоциациях: репродукции, всплывании представлений, о влиянии одних представлений на другие и о связи их между собой. Положим, мы изучаем стихи или запоминаем слова. Здесь не удовлетворяет нас знание содержания, знакомство с их значением, мы должны изучить слово за словом, чтобы потом иметь возможность восстановить их чувственным путем. Мы создаем прочные ассоциации между частями стиха, следующими одна за другой или же взятыми из одного и того же стиха, т. е. между рядами слов, для этого нам необходимо много времени и большое число повторений. Если мысли не отличаются от представлений, то первые должны запоминаться с такой же трудностью, как и последние. Однако стоит нам припомнить способ, как мы заучиваем наизусть, и мы увидим, что в последнем случае происходит нечто совершенно иное. Внимательного прочтения стихов достаточно, чтобы иметь возможность вновь припомнить содержание мыслей. Только этим путем при чисто психических приемах достигаем мы тех плодотворных результатов, которые обнаруживаются при репродукции содержания наших мыслей во время проповедования, при чтении лекций, при игре на сцене, при создании беллетристических произведений, работы над научным сочинением или же в течение длительных разговоров. Насколько при этом мы независимы от течения слов, узнаем мы нередко, к нашему огорчению, из опыта. Иногда нам очень хотелось бы точно воспроизвести какое-либо подходящее выражение, подыскать особенно яркую форму предложения или красивый образ, и хотя смысл того, что нужно сказать, нам совершенно ясен, однако мы не в силах связать мелькающие представления в одно целое.

Особенно важное доказательство этому мы находим у Бюлера в его исследованиях относительно парных мыслей: ассоциации между мыслями образуются несравненно быстрей и прочней, чем между словами. Кто может заучить ряд из 20-30 слов, услышав его только один раз, так, чтобы иметь возможность при назывании одного члена ряда правильно и быстро ответить другим парным словам? Если бы кто-либо был в состоянии это проделать, то обладателя такой феноменальной памяти мы бы считали необыкновенным человеком. Однако такие именно результаты легко достижимы при заучивании парных мыслей, как показали экспериментальные исследования. Мы даем для иллюстрации подобный ряд.

I. Самосознание и продуктивность работы – духовное ничтожество натурализма.

II. Увеличение народонаселения в новое время – борьба племен в будущем.

III. Современная машина – колесница Фаэтона человеческого духа.

IV. Благородная сила мысли – портрет Канта.

V. Сущность языка – художник и картина.

VI. Колонии Германии – поэт при распределении мира5.

VII. Наполеон и королева Луиза – гениальный варвар.

VIII. Единственный и общество – свобода есть самоограничение.

IX. Знание есть сила – господство над природой.

X. Пределы, видимые в телескоп – бесконечность вселенной.

Задача в этих исследованиях состоит в том, чтобы установить мысленную связь между двумя членами этого ряда. Особенно удивительно, как легко это удается и как долго удерживается нами мысль. Еще на следующий день такой ряд может быть воспроизведен безошибочно. Еще характерней тот факт, что иногда при этом слова звучат как-то чуждо или что смысл некоторых членов ряда известен, но соответствующее им выражение не может быть тотчас же найдено.

В то время как здесь мы можем говорить с известным правом об ассоциациях, так как в исследовании соответственные члены предлагаются вместе, при других исследованиях это условие падает. Часто при чтении хорошо знакомой книги или во время лекции мысль наша невольно переносится к тому или иному месту произведения, уже прочитанному или которое предстоит впереди. Одна мысль будит другую, тогда как они ранее не были даны вместе последовательно. На основании этого явления построены эксперименты, о которых идет речь ниже. Исследование состоит в том, что предлагают 15 фраз или отрывков мыслей, и после отдыха, во время которого ведут короткую беседу, дают второй ряд предложений или их частей с неполным смыслом. Испытуемого просят последние, часть за частью, пополнить соответствующими частями предшествующего ряда.

A) I. Лучше оставаться на вершине горы с дикими зверями -

II. Кто отказывается от благодарности -

III. Лира Орфея сделала более, чем дубина Геркулеса -

IV. Чем величественней и нравственней характер -

V. Не становись между родственниками и друзьями -

B) IV. Тем проще и яснее его положение, его отношение к миру.

II. Тот запишет это в свою долговую книгу, и немного времени ты останешься в долгу перед ним.

I. Чем делить с глупыми людьми радости рая.

V. Не то ущемишься.

III. Она нечеловеческое делала человеческим.

Здесь мы привели лишь пять взаимно согласованных членов ряда. Исследования вполне подтвердили то, что мы ожидали. В этих рядах соответствующие части отделены одна от другой несколькими предложениями, и все же оказалось возможным мысленное обозрение всего материала. А это несомненно противоречит закону ассоциации, тому закону, который действует в области представлений. Таким образом, эти опыты доказывают, что не только отдельные мысли необыкновенно легко удерживаются и сохраняются, но также и то, что мысли соединяются одна с другой, нарушая все законы памяти.

Далее Бюлер придал своим исследованиям еще более свободную форму. Если для мышления не было в известном направлении поставлено особой задачи, то можно было свободно не считаться с тем или иным членом ряда. Для этой цели каждое положение ряда должно образовывать нечто самостоятельное и законченное, и таким образом между второй и первой группой предложений устанавливается в действительности лишь мысленное отношение. Между ними вставлены загадочные положения, лишенные подобных отношений6. Испытуемым приходилось дойти до мыслей первого ряда совершенно самостоятельно, если только вообще представлялась этому возможность.

A) I. К кому современники враждебны, тот не далеко опередил их или отстал от своего века.

II. Перемолотое зерно не дает жатвы.

III. Возвращаясь из ратуши, члены магистрата считают себя очень умными.

B) I (X). Истинный друг истины, если с ним не соглашаются, радостно взывает: слава Богу, я избежал большой опасности.

II. Яйца в кастрюле дают пирожное, а не цыплят.

III. После этого каждый знает, как нужно было себя держать.

X. Умный вор свое гнездо держит в чистоте.

I. Творчество ставит грань между художником и его современниками.

В этих опытах испытуемые не имели представления, какой цели служат эксперименты, и при подыскании мыслей, соответственных, подобных данным в первом ряде, или одинаковых с ними они с большой настойчивостью и усилием напрягали деятельность мышления. Здесь, как и раньше, совершенно произвольно воспроизводились некоторые слова, но их смысл схватывался и обозначался совершенно ясно. Припоминание предшествующих положений совершается с той же непроизвольностью, с какой мы имели обыкновение вспоминать что-либо при чтении или при разговоре; в это время мы нередко сами себя спрашиваем: в какой связи содержание этого замечания стоит с предшествующим предложением, или не встречалось ли раньше чего-либо подобного.

Следует отметить, что один из первых результатов нашей психологии мышления был отрицательным: термины чувств, представлений и их связей, установленные данными экспериментальной психологии до нашего времени, не давали возможности понять и точнее определить интеллектуальные процессы. Недостаточными оказались новые понятия о состояниях сознания, достигнутые при посредстве наблюдений над фактами: они способствовали скорее описанию, нежели их объяснению. Уже исследование элементарной деятельности мышления тотчас же показало, что осознано может быть и то, что не имеет наглядного характера, и что самонаблюдение, в противоположность наблюдению явлений природы, позволяет воспринять и прочно установить такие явления и определенно выраженные состояния сознания, которые не даны в виде цвета, звука или образа и не окрашены в чувственный тон. Значение абстрактных и общих выражений обнаруживается в сознании даже тогда, когда, кроме слов, в сознании не дано ничего наглядного и переживается и припоминается само по себе независимо от слов. Эти факты обнаружены новым пониманием сознания. Таким образом, неподвижная до нашего времени схема строго определенных элементов душевной жизни была значительно расширена в очень важном отношении.

Этим самым экспериментальная психология была введена в область новых исследований, открывших широкие перспективы. К числу явлений, чувственно не созерцаемых, относится не только то, что мы сознаем, мыслим, или то, о чем думаем, с их свойствами и отношениями, но также самая сущность актов суждения и многообразное проявление нашей деятельности, функции нашего активного отношения к данному содержанию сознания, именно группировка и определение, признание или отрицание. Представители учения об ощущениях и представлениях также группируют мозаическую структуру душевной жизни, наблюдая автоматическую закономерность в появлении и ходе элементов сознания, однако уподобление мышления химическим процессам теперь теряет почву под ногами. Наглядно данное содержание могло иметь значение только лишь как искусственная абстракция, как совершенно произвольно выделенное и обособленное явление. Для цельного же сознания представления составляли часть явлений, связанных с разного рода влияниями самого сознания и зависящих от душевных процессов, собственно одаривших их смыслом и ценностью для переживания субъекта. Насколько восприятие нельзя считать следствием ощущений, настолько же мало можно понять мышление как течение представлений в их ассоциативной связи. Ассоциативная психология в том виде, как она была основана Юмом, потеряла свое всемогущество.

Независимость мыслей от знаков, в которых мы их проявляем, точно так же, как самостоятельные, свободные, не подверженные влиянию закона ассоциации идей отношения мыслей между собой доказывают нам независимость мыслей как особенного класса содержания сознания. Этим самым расширяется одновременно круг самонаблюдения в рассматриваемом отношении. К нашей душевной жизни относится не только то, что наглядно, чувственно и его свойства и особенности, но и мыслимое, сознаваемое, то, где мы не можем воспринять ни краски или формы, ни чувственное удовольствие или неудовольствие. Мы знаем, как учит нас уже опыт каждого дня, что мы располагаем большой склонностью искать, находить и воспринимать объекты, мы охотно имеем с ними дело и легко воздействуем на них. Мало была осведомлена психология и об этой стороне активности души. Ф. А. Ланге основал научную психологию без души, в которой ощущения и представления с их чувственными тонами были единственным содержанием сознания. Он указал на физиологию как на ту науку, которая должна была иметь дозор над тем, чтобы в этот психологический мир не прокрались какие-либо мистические силы, как, например, какое-либо «я». Согласно Ланге, стало быть, следовало бы говорить «думается», вместо «я думаю», и таким образом весь процесс мышления подобного рода состоит ни в чем ином, как в появлении и ходе представлений, регулируемых законами ассоциаций. Еще и теперь существуют психологи, которые не сходят с этой точки зрения. Их можно упрекнуть в неправдоподобии такой психологии, она чересчур абстрактна, не идет и не находит хода к настоящему опыту. Представителям отвлеченного знания, неизменно стремящимся создать науку психологию, они преподносят камень вместо хлеба, а психологии, склонной слиться с биологией, они не умеют дать совет и оказать помощь. Поистине мы присутствуем при своеобразной игре: те, кто ех professo стремятся изучить и понять душевную жизнь, те самые удовлетворяются чисто внешней стороной вопроса и успокаивают себя словами на языке галлов: «творческий дух никак не может проникнуть во внутреннюю сущность природы».

Именно, через посредство мыслей открылся нам путь во внутренний мир, и тут не может быть и речи о мистической силе, будто бы приведшей нас туда, напротив, мы достигли его благодаря пренебрежению нами предрассудков. Уже Бэкон знал, что путь к истине закрыт предрассудками, а в рассматриваемом вопросе они как раз и исходят от того самого точного знания, успеху которого в последние десятилетия так много способствовало чувственное наблюдение того, что дано нам в чувственном опыте. Однако мысли являются не только чистыми знаками для ощущений, они – вполне самостоятельные образования, обладающие самостоятельными ценностями, о мыслях можно говорить с тою же определенностью, как и о чувственных впечатлениях, их можно даже считать более положительными, постоянными и независимыми, чем чувственные образы, обусловленные деятельностью памяти и фантазии. Но, конечно, их нельзя рассматривать так же непосредственно, как объекты наблюдения, как наглядные предметы. Опытным путем удалось доказать, что наше «я» нельзя отделить от нас. Невозможно мыслить – мыслить, отдаваясь вполне мыслям и погружаясь в них, – и в то же время наблюдать эти мысли, – такое разделение психики невозможно довести до конца. Сначала одно, затем другое – так гласит лозунг молодой психологии мышления, и эта задача осуществляется ею необычайно удачно. Уже после того, как испытуемый выполнил какую-либо задачу мышления, пережитый при этом процесс подвергался новому наблюдению, чтобы возможно глубже и прочнее установить его во всех его фазах. Сравнивая различных испытуемых и различные результаты одних и тех же испытуемых, можно было проверить, свободен ли опыт от противоречий. Поразительное единство мнений в наших работах по психологии мышления, подтверждавших одна другую, было прекрасной иллюстрацией результатов наших исследований. Теперь снова поняли, почему применяемые до сих пор способы наблюдения не сумели обнаружить самый процесс мысли и вообще проявление нашей психической активности. Необходимо, чтобы наблюдатель проявил при наблюдении исключительную деятельность своего «я», и притом так, чтобы его «я» совершенно потерялось бы в деятельности наблюдения, чтобы в это время было совершенно невозможно проявление иной деятельности сознания. Наша психическая работоспособность ограничена, наша личность едина. Но, когда переживание закончилось, наблюдение может быть снова во всякое время установлено, чтобы снова сделаться объектом восприятия в самом себе. Так были пережиты многие такие акты души, которые до сего времени проходили мимо психологии мышления: обратить внимание и узнать, признать и отвергнуть, сравнивать и различать и многое другое. Все эти процессы лишены были обязательного характера наглядности, хотя ощущения, представления и чувства могли их сопровождать. Следует отметить беспомощность старой психологии, уверенной в том, что эти акты можно определить при помощи сопровождающих их признаков. Так, например, внимание рассматривалось ими как ощущение напряжения некоторой группы мускулов, потому что так называемое напряженное внимание сопровождается таким ощущением. Так же точно в представлениях движений была отвергнута воля, так как представления движений обыкновенно предшествуют внешнему проявлению воли. Эти построения, искусственность которых скоро обнаружилась, потеряли всякий смысл, лишь только было усмотрено существование особенных психических актов и тем самым ощущения и представления были лишены их всемогущества в сознании.

После того, как стали известны эти факты, обнаружилась одна важная новинка. Изменился взгляд на наиболее сложный факт душевной жизни. До сих пор можно было говорить: мы потому внимательны, что наши глаза направлены в известную сторону и мускулы, находящиеся в определенном положении, сильно напряжены. Теперь нам ясно, что понимание такого рода совершенно превратно истолковывает сущность вопроса и что с гораздо большим правом можно было бы сказать: мы направляем наши глаза на определенный пункт и при этом напрягаем мускулы, потому что мы хотим на него смотреть; активность выступает на первый план, акт восприятия и механизм представлений на второй. Явно обнаруживается монархическое устройство нашего сознания. «Я» восседает на троне и вершит акты правления. Оно зорко следит, воспринимает, констатирует то, что входит в его ведение, все это разрабатывает, призывая к совету своих опытных министров и опираясь на основоположения и нормы государственности, на унаследованные знания и взгляды, принимая также во внимание случайные потребности современности, определяет свое положение в различных случаях, осмотрительно обдумывает соответствующей выход в нужной форме проявления или надлежащие меры воздействия. И впечатления, доставляемые органами внешних чувств, и представления имеют полное основание осуждать господство этого монархического «я», считая его реакционером, жестоким и деспотом. Зато они вознаграждают себя, когда человек спит, нарушая порядок мыслей в его снах, и таким образом, в снах и обнаруживаются результаты анархии в сознании. Однако, в каждом «я» пребывает высокое самосознание, которое оно черпает в себе самом и проявляет в своей деятельности, и если и подчиняется анархии, то всегда вопреки своей воле. Наше «я» постоянно находится под влиянием той или иной точки зрения или же определенной задачи и ими же побуждается к деятельности. Можно также сказать, что работа «я» служит цели, заданной самой собой или другими. Мышление теоретика столь же мало нецелесообразно, как и мышление практика. Психологам приходится постоянно с этим считаться. Испытуемый получает какую-либо задачу, определенное наставление, инструкцию и, находясь под влияниями подобного рода, должен изучать себя при воздействии раздражителей. Испытуемый, например, должен сравнить два света или выполнить движение при знаке ударом или звуком, быстро ответить первым пришедшим в мысль словом, какое бы оно ни было, вслед за произнесенным словом исследователя, далее постараться понять данную фразу, вывести заключение и тому подобное. Если испытуемый берется охотно за выполнение опыта и усваивает все необходимое, то подобные задачи оказывают на него чрезвычайно яркое положительное влияние. Это влияние имеет особое имя в психологии, именно, его называют детерминирующей тенденцией. «Я» заключает в себе известным образом безграничное множество возможностей реагировать. Если одно из них получает особенное значение, сравнительно с другими, то здесь, очевидно, имеет место детерминирующая тенденция, известный выбор.

Самостоятельное значение задач и определяемая ими роль детерминирующей тенденции были совершенно скрыты от ассоциационной психологии. Задачи, подобные указанным, не могут быть предложены для репродукции обычным порядком, К задачам приходится подготовляться, испытуемый с этой целью должен особенно настроиться, так как каждая задача своеобразно направляет психическую работу индивидуальности. Вопросы ставятся не ощущениям, чувствам или представлениям, но некоторому субъекту, духовная сущность которого не имеет всегда определенного содержания, напротив, для целей опыта он должен проявить специфическую эластичность при усвоении и выполнении инструкции. Так как подобного рода руководящая и определяющая точки зрения играют роль при любом процессе мышления и, далее, так как абстракции и комбинации, суждение и заключение, сравнение и различение, нахождение и установка отношений тоже носят характер детерминирующей тенденции, то психология детерминирующей тенденции сделалась существенной частью современной психологии мышления, Но и последняя уже сейчас значительно отошла из той плоскости вопросов, на которой первоначально возникла. Никакие психологические эксперименты немыслимы без некоторых заданий и, следовательно, они должны иметь, по крайней мере, такое же значение, как и другие условия при постановке опытов, как аппараты и применяемые с их помощью раздражители. Постоянная вариация вопросов поэтому является необходимым экспериментальным методом, точно так же, как и изменение внешних обстоятельств опыта.

Выдвигаемое нами значение задач и их роли в положении и течении психических процессов не может быть объяснено при посредстве ассоциационной психологии. Аху удалось очень хорошо показать, что даже ассоциации могут быть побеждены до значительной степени противодействием задач. Помимо того, что сила, с которой проявляется детерминирующая тенденция, превосходит общеустановленную тенденцию воспроизведения, она не связана в своем проявлении с законами ассоциативных отношений.

Нашему исследованию подверглось влияние задач в простейших случаях. Испытуемому, например, предлагается отыскать по части целое или назвать род по видовому признаку. Только благодаря этим опытам достигнуто было то правило, при котором задачи получили гораздо большее значение для продуктивности исследования, нежели отдельные предлагаемые раздражители. Задача является неподвижной точкой в потоке явлений. Слова меняются от опыта к опыту, задача остается неизменной, по крайней мере, в течение одного ряда, в продолжение одного и того же опыта. Она служит тем, что придает определенное направление поведению испытуемого. На слово «химия» можно реагировать в самых разнообразных направлениях. Химию можно мыслить как науку, или же выдвинуть практическое ее применение, можно вспомнить элементы и их отношения в химической системе и т. д. Только при условии, когда дают определение химии, выясняется, что собственно должно быть воспринято: химия как часть, или подчинение понятия химии – целому. Вместе с определениями понятий образуются особенные методы для разрешения задач. Можно, например, достигнуть целого, потому что вспоминают сопровождающие его признаки, где постоянно встречается некоторая его часть или находят любую его часть и отсюда стремятся дойти до обобщающего целого. Во всяком случае, приходится производить целый ряд исследований, один метод может быть целесообразнее другого, приводит легче, скорее или вернее к цели. Останавливаясь после того на одном из приемов, упорядочивают его и приобретают навык в его применении. Как мало при этом помогает механика представлений как таковая, можно часто совершенно ясно наблюдать при некоторых затруднениях испытуемого. Показывается, например, слово – доска. Испытуемый имеет оптическое представление его, однако, может пройти значительное время, пока он назовет подходящее целое, даже при значительном напряжении умственной деятельности, хотя бы теснилась целая масса всяких представлений. Наконец, он произносит: шкаф спустя немногим более чем 4 секунды. Течение и выполнение начатого акта теснят различные представления, несоответствующие данной задаче. Если все же, в конце концов, приходит нужное слово, испытуемый чувствует себя как бы освобожденный от чего-то. Вполне естественно, что часто происходят ошибки, называют несколько иную часть, или род, вместо целого, но число ошибок бывает относительно малым, и этим доказывается, как сильно влияние детерминирующей тенденции на характер течения представлений.

Объективным выражением значения задач является время, исчисление которого собственно и позволяет разрешать поставленные вопросы. Этим самым касаемся мы проблемы скорости мышления. В прежнее время считали, что мышление совершается необычайно быстро. Вспомним отрывки из «Фауста» Лессинга. Фауст требует к своим услугам быстрейшего духа ада. Появляются семеро из них и наперерыв восхваляют каждый свою быстроту. Пятый заявляет, что он столь же быстр, как мысли человека, а Фауст, для которого была достаточно малой одна лишь скорость лучей света, готов признать и скорость мышления достаточно малой, однако, оговаривается: мысли-де не всегда скоры, но бывают тогда медленны, когда того требуют истина и добродетель! Они скоры лишь тогда, когда хотят, чтобы они были такими. Теперь, однако, мы знаем, что скорость мышления вообще не очень велика и может быть исчислена тысячными долями секунды, а иногда даже пятыми долями. Берлинская изобретательность уже преодолела эту проблему. Остряки ставят вопрос: что скорее мысли? И отвечают: извозчичья кляча в Берлине, так как не успеешь подумать, что она упадет, как она уже лежит. Остается, впрочем, неясным вопрос, велика ли здесь скорость падения лошади или скорость мысли по сравнению с животными? Если мы примем последнее, то оно будет соответствовать измерениям экспериментальной психологии. Так, например, чтобы отыскать для подчиненного подчиняющее понятие, т. е. его род, требовалось 1 1 / 5 секунды 1 времени, в то время как обратная задача потребовала 1/ 2 секунды, целое было найдено в 1 2 / 5 секунды, а часть приблизительно в то же время, дольше всего длилась задача отыскать по заданной части другую, ей соответствующую, именно, 1 7 / 10 секунды. Абсолютная скорость была, естественно, различной у различных испытуемых. Даже при таких простых задачах оказывается, что одни достигают цели скорее других. Но последнее, в пределах наших исследований, скорее всего объясняется тем, что одни испытуемые осторожны и боязливы, другие более или менее легкомысленны и мало чувствительны к ошибочным ответам, а скорость или длительность процессов мышления, быть может, тут не при чем. Кто не умеет долго задумываться, думает, главным образом, о цели, хотел бы поскорее закончить всякое дело, разумеется, может легче ошибиться, нежели тот, кто добивается по преимуществу правильных ответов. Это положение прекрасно обнаруживается при сравнении числа ошибок в том и другом случае. Наиболее быстрые ответы, даваемые отдельными испытуемыми, как видно из числовых данных, соответствуют относительно большему числу ошибок.

Можно было бы упомянуть еще разнообразные интересные данные, полученные на основании экспериментальных исследований. Но я предпочту остановиться на некоторых заключениях, которые можно из них вывести. Я лично был приведен к исследованию мышления благодаря определенным проблемам. Я обратил внимание на то именно, что такие объекты внешнего мира, как тела, и такие абстракции, как идеи Платона или монады Лейбница, можно мыслить непосредственно, не имея необходимости образовывать о них представления. Я заключил отсюда, что мышление должно быть не только особым видом деятельности нашей души, но также, что оно находится в совсем иных отношениях к своим объектам, чем, например, ощущения и представления. Очевидно, объекты представлений доходят до нашего сознания видоизмененными, а не в том виде, каковы они в себе, независимо от представляющей деятельности.

Представление звука орг?на отличается от самого звука, оно является качественным преобразованием раздражителя. Раздражитель заключается в колебаниях воздуха и тела, а представление звука не имеет с ним ничего общего. Мышление, по-видимому, способно воспринимать первое, а равно и второе, одинаково хорошо, не подвергая изменению самый объект. Звук орг?на остается звуком орг?на и при том условии, если я лишь мыслю о нем; колебание воздуха, если направить на него мышление, доступно пониманию совершенно одинаково с тем, как это физическое явление описывается в физике. Правда, исходным пунктом естественно-научных исследований служит не самый реально объективный факт звука, но услышанный нами звук. Таким образом, мышление можно было бы считать таким органом, при помощи которого единственно возможно определение и установление реального. Но всякое опытное знание имеет дело именно с реальным началом, а не с нашим восприятием и представлением о нем. Этим самым мышление выдвигается как психологическая предпосылка для работы в точных науках. Когда юрист, опираясь на следственный материал, определяет факт преступления или исследователь языка на основании определенных изменений звуков выводит законы этого процесса, историк заключает на основании известных данных своих источников состояние, положение и события прошлого, астроном исчисляет расстояния и пути мировых тел – во всех этих случаях налицо имеется мышление и результаты мышления прилагаются к реальному знанию. Поэтому, казалось бы, что мышлению приличествует гораздо большее значение, чем хотела ему приписать прежняя психология, и результаты наших опытов вполне подтверждают наше предположение.

10. Современная социобиология Во второй половине нынешнего столетия широкое распространение получила так называемая социобиология. Она заявила о себе почти полным игнорированием социальных факторов функционирования и развития общества. Игнорируется прежде всего роль

2. Современная категория мышления Не случайно проблема социальных корней мышления и его связи с деятельностью возникла в нашем поколении. Столь же не случайно бессознательное, служившее основой нашего мышления и нашей деятельности, постепенно было доведено до уровня